Доброй вечности.
Некоторые подробности существования РС. Культурный фон.
В структурной оценке ситуации постмодерна всегда, - по очевидным причинам, - замалчивается один немаловажный аспект. Его можно иденцифицировать как субличностный, - это функционал дивида, верифицируемый в категориях и критериях модерна. Потому что постмодерн, называемый иначе «ультрамодерном» – завершённый проект модерна, - конфигурация со-времнности, когда ощущение времени перманентное, ежемгновенное, острое и болезненное; так, что темпоральность, «делимость» времени, в некоторых замкнутых пространствах отступающая, уже не встречается. Разумеется, это всего лишь «миросозерцание», периодически взламывающее на манер хакеров чужие умы, раскалывающие системы координаты и ценностные иерархии.
Нельзя не заметить, что все без исключения постмодернисты прямым и косвенным образом не рекомендуются таковыми; в силу имманентной деструктивности идиомы постмодерна, это им категорически не выгодно. За полстолетия экстенсивного развития, - оно же деградация, - постмодерн приобрёл специфическую репутацию, все им брезгуют, но все же им пользуются.
Некоторые при этом осмеливаются утверждать, что ПоМо не состоялся уже в инкубационном периоде и не настанет, - аналогичным образом нам сообщают новости третьего сорта из области политики, - слышим / читаем, что некой реформы-де не будет, мыслим - стало быть, будет ещё хуже.
Представим себе существо, достаточно дикое, но и достаточно «цивилизованное», чтобы воображать себя традиционалистом в превосходном значении слова, модернистом, философом, литератором, художником или чем-то ещё; хотя он и принимает во внимание парадигмальную феноменологию, уже то, что примеряет идентичность на себя, как высококвалифицированные потребители тщательно подбирают гардероб, уже свидетельствует – он или заражён археомодерном, или инфицирован ПоМо.
И вот, данный невосполненный субъект узнаёт, что есть сочинения Жака Дерриды, «виртуальные наркотики», пластиковые муляжи гениталий, дистанционно управляемые протезы почек и сердец, штрих-код на паспорт и аниме с аллюзиями к Каббале. Разумеется, он испытает жёсткий когнитивный диссонанс и провозгласит всё вышеперечисленное постмодерном. Его логика элементарна: если столь экспрессивные примеры репрезентации и коннотации существуют, - постмодерн вопреки его самым смелым прогнозам, состоялся. Неполнота, нестабильность, фрагментация, - а они что хотели? ПоМо если и настаёт, то вовсе не подобно Вторжению модерна, - пора бы уже привыкнуть к тому, что дефинируемые «великими» открытия, в ситуации постистуара сперва останутся незамеченными, затем – подвергнуты остракизму (ну, вот, ещё один симулякр…) и только в исключительных случаях рискуют стать Событием. Без дефиса, неделимым = индивидуальным.
Не-комический компонент, - археомодерн в определённой кондиции осуществляет не меньшую энтропию, чем постмодерн, - отсюда все домыслы и недоразумения с дефинированием. Sic, если ужать философию германского романтизма XVIII века до одной фразы, получится безупречно идиотическое «если модернист о чём-то подумал, - это факт. Нет, это больше, чем факт. Так оно и есть», - что обыкновенно ставится в вину ПоМо. Между тем, упомянутую философскую доктрину не сожмёшь, как постмодернистские экзерсисы, до одного ненормативного слова; изъять из этой идеосферы Шеллинга, Шелера, Фихте и Карлейля всё равно, что свести всю живопись к некому числительному цветных пятен. Модернисты в долгу не остаются, суждение о факте становится «если постмодернист что-то подумал… что? Постмодернисты не думают!»
Невосполнимому модернисту незачем пояснять, что достославный “Neon Evangelion Genesis” – далеко не эталон постмодернизма, а Деррида одной только грубой нивелировкой, - посредством телевидения, - не занимался. Достаточно нескольких неосторожных слов и образов, чтобы самозваному модернисту стало дурно, и захотелось убивать-убивать-убивать устранённого [уже] автора, уличать ценителей жанра в психическом расстройстве и прочих семи (и больше) смертных грехах, и тому подобное.
Пролегомены к этим структурным взаимоотношениям тоже не сложны: гносеологический расизм, за который постмодерн, как правило, терпеть не могут, на самом деле не чужд никому.
В манифестационизм включена проблема знания. В креационизме постановляется проблема свободы. В постмодерне и та, и другая проблема никого не тревожит; постмодернист желает одного, - чтобы были устранены раз и навсегда те решения проблем, которые не сулят ему ничего хорошего, особенно – прибыли. Так как элиминировать решения в принципе невозможно, постмодерн просто прекращает по-становлять проблемы и ставить задачи.
Особенно явственный пример для современной России. Религиозный опыт в постмодерне не свёртывается в симуляции, но трансформируется в гетерогенный трафарет. Здесь смотрим, ничего, что можно использовать contra hæriticum, выкидываем, это всё равно никто читать не станет; а вот там – все за и против, да ещё и автор осмелился «назваться» своим именем, где ставить запятую в фразе “казнить нельзя помиловать” очевидно.
Если на самого упёртого керигматика давить, в том числе посредством СМИ, внушая всему просвещённому человечеству, что ортодокс – ярко выраженный сектант, латентный диаволопоклонник, масон и вообще фигура сомнительная, он и сам поверит в то, что всё делает не так™, и станет робко оправдываться. Важно подчеркнуть, что подобные мероприятия в рамках хоронзониады ставят в крайне невыгодное положение фундаментальные концепты личности, персоны, “ego” и всё, что можно поместить в центр. Если археомодернист на прямое оскорбление или пренебрежение отвечает вариацией «нет, ты!», то постмодернист сразу же ябедничает репрессивным организациям, - в виду собственной несостоятельности.
Из одного интервью мы узнаём, что наступил затяжной-тяжкий кризис гуманитарных наук, титаны мысли и властители дум измельчали до вульгарной публицистики, философы пишут дескрипции символизма сезонной коллекции кутюрье и т.п.
А как же иначе? При перманентном или регулярном давлении, в дисциплинарном режиме первое естественное желание т.н. «личности» - спрятаться, втиснуться в тесное «личное пространство», наподобие улитки в раковине, стать мельчайшим, незаметным [N.B. – у многих появляется соблазн провести неаккуратную параллель с сакральным], а ещё лучше – раствориться в окружающей имманентной эссенции, что для гуманитария – дискурс.
Постепенно проблематизация «знание – наказуемо» уступает место безнаказанному незнанию, точнее, диссоциации первого компонента, при сохранении второго: узнавать что-либо – нисколько не предосудительно, но и неоткуда. Это завершение модерна, - исчерпывающее прочность органики, психики, воли, ума, словом – человека.
Здесь мы переведём одной фразой практически всё сочинения Жиля Делёза “Логика смысла” (что будет очень ПоМо), - подлинная (sic!) завершённость – прерогатива серийного экземпляра.
Между симуляцией завершения и завершённым симулякром Делёз выбрал последнее, и, в принципе, поступил правильно: это вывод доклада номер раз - совершенной, абсолютной завершённостью обладает лишь тот объект, который можно повторить без “погрешностей” субъекта. Субъект именно поэтому в ситуации археомодерна и постмодерна химерический: это единичный, исключительный, в известном смысле исключающий сам себя, - психологически собой недовольный, случай.
Если недовольство недостаточностью трансформируется в избыток, - многократно репродуцируясь, логика сама приведёт к выводу – это не случайно, стало быть, восполненность, полнота, целостность вообще недостижимы. Возможна только симуляция таковых.
Уверяли нас там, что любая Революция, особенно, Консервативная, начинается с лидеров. ДД принял превентивные контрреволюционные меры, - аннигилировав основополагающие институции для становления личности, помимо психологической унификации таковой. И здесь начинается самое интересное, то есть страшное, - конспирологические теории, сразу отвергающие психологизм, транспонируют всё личностное приблизительно туда же, где инкарцерирует его дисциплинарный диспозитив. Контринициатические ордена, потомки могущественных магов с Междуречья, теневая сторона рыцарства и да-да, ростовщики всея Европы своими финансовыми и затем уже метафизическими манипуляциями сделали своё чöрномагическое дело, - тайное стало “неправдой”, а пресловутый моносубъект власти – марионеткой с непреходящей угрозой обрезания нитей.
Нет власти аще не от Первоархонта?
Таковы основные детерминанты и система координат, в которой [про]является Радикальный Субъект. Способный к индивидуации в любых условиях. Ели это Хитрый План X Aql на последние – никогда не настающие, дни, посыл совпадёт с девизом антагонистов пародийного сериала “TTGL”:
МЫ ЖЕЛАЕМ, ЧТОБЫ ВЫ ИСПЫТАЛИ АБСОЛЮТНОЕ ОТЧАЯНИЕ
Если следить внимательнее за инсинуациями постмодернистов, пародирующих сплошь и рядом, дразня остаточное модерна, архонтический έπιβούλευσις [умысел] просачивается сквозь фундаментальные смыслы™, словно чернила поверх обратной стороны тонкой бумаги. Самые серьёзные Вещи не выдерживают и лопаются мыльными пузырями, - не от деструктивной составляющей, которая суть культуральная суперпозиция дискурса, появившаяся вместе с зачатками модерна (Традиция не смеётся, не ехидствует, не пародирует). От того, что физический мiр – неудачная, аляповатая пародия, начавшаяся с отнюдь не милой лжи и злой мудрости Первоархонта, попытавшегося затем перевести всё в шутку.
Модерн в этом всём принял самое живое участие – весь умопостижимый мiр представил авансценой, и Миф – пьесой, фигурирующий практически повсеместно Шут, лицедей (обратим внимание на этимологию: согласно тезисам Алексея Погребного-Александрова происходит от собирательной формы в значении «хлёстко, резко, метко, быстро и т.п. ударить или выстрелить, ср. меткому выстрелу[…]», остальное здесь и там).
В каноническом переводе Евангелия Аверинцева читаем:
[Лк. VI, 5 ~ 16; VII – 5]
5 И когда молитесь, не будьте как лицедеи, которые любят становиться на молитву в синагогах или на перекрестках, чтобы видели их люди. Воистину говорю
6 вам, они сполна получили награду свою. Hо ты, когда молишься, уйди к себе, затворив за собою дверь, и помолись Отцу твоему Сокровенному; и Отец твой, видящий сокровенное, воздаст тебе.
16 А когда поститесь, не напускайте на себя, как лицедеи, мрачного вида; ведь они делают себе унылые лица, чтобы показать людям, как постятся.
<…>
5 Лицедей, вынь сперва бревно из глаза твоего, и тогда увидишь, как вынуть соринку из глаза брата твоего.
In specie et in toto, со-временному человеку предоставлен не слишком разнообразный выбор, - или улыбаться вопреки всему, или – наблюдать за лицедейством окружающих, чья реакция варьирует от снисходительной улыбки до истерического смеха. Ну, или застрелиться чем-нибудь, - что не слишком отличается от второго варианта, - эти существа не испытывают ни малейшего пиетета к мёртвым, и нисколько не смущает аналогия с шакалом, поедающем гноящуюся, червивую, смрадную плоть мёртвого Царя Зверей: самая модернистская наука, закупорившая человеческое естество в психофизическом и биологизме, этология, постановила, что человек суть бывший падальщик.
Вечное возвращение – врождённая или приобретённая брезгливость уступает место и время безразличию. Парадоксальным образом она модифицируется в избыточную разборчивость. Со-временному человеку не остаётся ничего, кроме потребления, в виду строгой системы индексации и сертификации: сообразительный сразу понимает, насколько тщетны попытки не то, чтобы превзойти, хотя бы сравниться, - керигматик всегда будет проигрывать Церкви, традиционалист – «образцам». Глупому же достаточно скоро объяснят его несостоятельность, но его это нисколько не переубедит, у него консистентные представления о ценности™ своего существования и делания, даже если он, по существу, никому не нужен. В особо запущенных случаях достаточно одного подзаголовка «книга для всех и ни для кого», чтобы продолжать «прекрасные занятия».
Это – второй аспект «мельчания» гуманитарной эпистемы. При всём этом деться от неё, гуманитарной детерминации, некуда, - потому что завершённый модерн, ПоМо, как раз для потребительской идентичности непригоден. Даже «О, дивный новый мир!» Олдоса Хаксли, тоталитарный гедонизм был вполне комфортной, чтобы не сказать сильней – идиллически тепличной средой для инородного по отношению к гомогенному слабоумию субъекта. Да, духовные инициативы субъекта там никому не нужны, да – над ними потешаются, но это безразличие оберегает самосозидание и миросозерцание субъекта от деморфирования, позже – от растворения. Если бы, да кабы, - современному человеку ещё очень долго работать над собой, чтобы достичь этого безмятежного равнодушия.
В аспекте безразличия следует обратить внимание на роман вышеуказанного автора “Обезьяна и сущность” – из которого вычитывается неутешительный для некоторых, но радующий многих «предварительный итог». По мере того, как замещаемы суженными психологическими взаимоотношениями («посмотрите, как Я страдает, между тем, как вы давитесь деликатесами!») аллегории “пророчеств”, эсхатологический символизм и апокалиптика теряют суггестивную силу, исторические перспективы уводят в диаметрально противоположном направлении. На «страдательную» предикацию, превозмогание, волю становится бесполезно опираться, отталкиваясь от модернизированных традиционных концептов. Таких, как воление, аскеза, совершенствование и др., - в конечном итоге, остаётся пожелать т.н. “им” зла, организовав соревнование™ = зрелище, по пожиранию каких-нибудь биг-маков. Вне зависимости от результатов, от избытка канцерогенов и токсинов вымрут все. Победитель - чуть позже остальных. Через год ли, через тысячелетие, всё равно, ведь времени больше не стало.
Состоявшийся ПоМо – нечто безобразно унылой “литературной антиутопии”, сродни роману “Мы” Замятина, и близкое к лже-пророческому “
Когда мы «сближаемся с природой», что воспринимается, грубо говоря, каждым по своему, мы берём электрический фонарик, спички, палатку и прочую атрибуцию имманентного habitus militaris, - что обусловливает субординацию и артикуляцию. Со-временный человек просто увеличил интенсивность ассимиляции, причём, не своей, но окружающего пространства; ныне он цивилизует окружение самим своим присутствием, - ведь природный ландшафт становится экзотическим лишь по факту «встревания» в фото-галерею или видеоряд с ним некого существа в пробковом шлеме и с рюкзаком, - которого там быть не должно. Его там и нет, есть только дремучие заросли, плеск родника и стрёкот каких-нибудь trochilidæ, поверх которых прикреплена некая фигурка, издающая восхищённые возгласы и невнятное бормотание.
Мы поясняли в предыдущих письмах, что с Традицией происходит то же самое, что и с Naturam, когда в ней заводится электрический свет и цифровая видеокамера, - от экспансивных паттернов со-временности, модернизации некуда скрыться. Они и четыреста лет спустя Картезия, будут «исправлять», а не проверять гармонию алгеброй, выпрямлять гибкие линии, полировать шероховатости, а вместе с тем – восприятие и мироощущение существа, живущего – а не «существующего» переменной в системе алгебраических координат.
Вот чем нам симпатичны некоторые персонажи, поляризованные Модерном и ПоМо:
Гнусные, глумливые уроды, или, напротив – красав[и]цы нездешние, иномiрные, - недолго думая, принимающиеся освобождать души из их физических узниц. Психологические, психоаналитические и психиатрические, разумеется, определения к ним применимы, но как-то неубедительно и не особо интересно; парафразируя, психология вне социологического аспекта подозрительна, но РС не нужны обе.
Как ни странно, бессмысленные и беспощадные вне пределов человеческого (без «слишком», теперь все уже не слишком) – явление довольно-таки редкое. В подавляющем большинстве примеров видна апостериорная «испорченность», - живописующие персонажей в багровых апокалиптических тонах остерегаются собственной смелости, - но куда больше страшатся потерять актуальную клиентуру, аудиторию, референтные группы. Последними востребовано, чтобы самые горькие лекарства от жизни были подслащены; так в самом бесчеловечном выродке прорастает последняя надежда на пощаду и спасение, - ну, не может он таким быть, что-то от латентной фазы, когда Наш Герой испытал травматический опыт, инстинкт смерти возобладал, и... Вот сейчас явится роковая соблазнительница и заштопает душевные раны; остаётся только выносить ребёночка от демона, чтобы он обратно в чудище кровожадное не превратился (хотя может случится наоборот, но тут уж маменька должна не оплошать).
Вестерновая попкультура в этих «инновациях» преуспела и регулярно превосходит самоё себя, - мы не смотрели последний фильм Квентина Тарантино, но уже судя по разнящимся отзывам, самому «бесславному» из «ублюдков» далеко до Ку Тон “Сократа” Хёка – подоночность последнего не спишешь на архаическую иудейскую доктрину «десять пар глаз за око, челюсть за зуб»; тяжёлое детство нисколько не оправдывает, напротив, - усугубляет антипатии, «и вот этих людей берут работать в полицию!».
Ещё более худшее случается, когда персонажа с самого начала начинают ваять в психоаналитических тонах, - это верный повод полагать, что после череды кровопролитий ψύχη эксгумирует этот ходячий по земле мертвецов труп, борющий своей смертоносностью смерть; вновь хлынут по ментальным каналам воспоминания и переживания; будь он трижды заслуженным артистом мировой ДРАМЫ, неутомимым истребителем человечества, лично расстрелявшим миллионы, - он всё равно вспомнит, что где-то его ждут и кто-то его любит. Как ты понимаешь, сей скорбной психологической ретроспективы не избежал даже вин тысячелетия, “Ergo Proxy”.
Не менее редок, и вместе с тем, невыносимо прекрасен другой тип субъекта, - составной, коллективный. Некая раса зловещих инопланетян, иногда – антропоморфных, иногда – лишённых физического подобия, достигли завершённого модерна задолго до человечества. Весь их милитаристский этнос – претворяет и олицетворяет то, что в человеческих системах координат выпадало несчастным жребием лишь исключительным.
Теперь эти вселенские конквистадоры осуществляют директиву модерна «наш этнос – всё, остальные – прах и во прах обратятся» в планетарном, а то и галактическом масштабе. Подчёркиваем, что никакой «частичной идентичности» и солидарности с ними испытывать не получится, - евгеническая детерминация у этих существ гораздо эффективнее спартанской.
Но и они, совершенные в своей гомогенности, не лишены слабостей, - коварные людишки подсылают к ним обольстительную шпионку (напр.), или подрывающий иммунитет к рессентименту (доверие к Вождям) вирус. Далее несокрушимые полководцы стремительно тупеют, не щадившие женщин, детей и стариков “фашисты” складывают оружие у ног прямоходящих [для контраста – “Варвары” Гумилёва] животных, за кадром – совместные трапезы, скотоложество со взаимностью, «пагубные смешанные браки», всеобщее счастье ценной сотен тысяч невинно замученных детей.
А иные смеются и просят ещё. По сравнению с тем, что произошло в различные эпохи с Кеметом, Вавилоном, Ассирией, Imperium Romanum, Сербским царством, Русью, Германией и Советским Союзом гибнущая от шаловливых ручонок какой-то девчонки, ласково воркующей шпионскому «жучку» донесения, цивилизация, раса, галактика и т.д. – и впрямь очень смешно. Смешно до тошноты…
…До сих пор не можем забыть приснившийся несколько лет назад опыт становления ацефалом.
Мы находимся в затемнённом помещении, вероятно, лаборатории, и наблюдаем со стороны – тело, наше собственную костлявую тушку, лежащее на операционном столе. Слева от него – голова в стеклянной колбе, точь в точь как на иллюстрациях к ретро-фантатической беллетристике. Тельце встаёт, сбросив простыню, и «смотрит» на сосредоточенно молчащую, невозмутимую голову. И – начинает подрагивать, будто от нервного смешка.
Занавес.
Приложение:
Ответ на письмо о Юкио Мисима N.P.
Доброй вечности.
Немедля перейдём к личному делу.
Вы, конечно, опять скромничаете и умалчиваете достоинство собственных сочинений, тем не менее, мы считаем эссе “Золотой храм” по крайней мере хорошим, а говоря прямо – лучшим из того, что вообще написано (а также снято, нарисовано, сфотографировано) о Мисиме. Даже припомнить не можем авторов и заголовки, не говоря уже о marque, где – или неу[ё]мный восторг, или непоколебимое уныние, по поводу того, что в романе якобы много «белых пятен».
Наивности в вашем эссе в меру, экзальтации – тоже (то есть мало), много правильно поставленных и правильно же безответных риторических вопросов, значит – всё в порядке. Мы полагаем, что фигуру и сущность Ю.М. вы понимаете в пределах доступного и даже свыше того (для современного человека in toto, и западного человека in specie)
Поэтому придерёмся только к некоторым парадигмальным аспектам.
>>>так называемая восточная философия не стремится к разделению феноменального и ноуменального начал, а «субъект» прилетел к японцам только вместе с ядерными бомбами.
Это не совсем так.
Дело не в том, что в 1543 году Японию впервые посетили голландские торговцы и иезуитские миссионеры, и тем более, ни причём 1875 год, когда США и королевство Гавайи заключили договор о сотрудничестве, по которому флот США получал доступ к гавани, названный “Пёрл-Харбор”, откуда легко достигали Ниппон.
И в статье о “Samurai reincarnation” (кстати, на России3 опубликовали сокращённую версию, полная здесь) и о дальневосточном криминале, мы писали о генеалогии и герменевтике субъекта изну три микроконтинента.
Небольшие уточнения: первым, и едва ли не самым известным С. в Ямато (так называлась Ниппон до эпохи Эдо) был Ода Нобунага [織田 信長, 23 июня 1534 — 21 июня 1582]. Сравнить его можно лишь с Кальвином-из-Женевы, неумолимым и неутомимым модернизатором, первым же догадавшимся, что человека из обезьяны (ангела, демона, йокая, тэнгу) делает дисциплинарный диспозитив.
Кальвин был беспощаден к ереси, коей считал и католицизм, Нобунага с той же свирепостью относился к буддизму; парадоксальным образом без Нобунаги не появился бы краеугольный [идеологический] камень самураев “Bushido” / “Путь война” / 武士道 написанного анонимным апологетом Дзен (синто+буддизм). Как и “Hakagure” / 葉隱 (葉隠) «Сокрытое в листве» [откуда самая известная цитата: «я постиг, что путь самурая есть смерть»], собрание комментариев самурая Ямамото Цунэтомо (1659—1719), вассала Набэсима Мицусигэ, третьего правителя земель Хидзэн [современная Нагасаки, к слову] то была необходимость этически защититься от папских эдиктов contra hæreticum. И аналогия – без энергичных реформаторов Орден Игнатия Лойолы прозябал бы на задворках европейских церквей.
Интересны перпендикуляр с Лютером, раскаявшимся на закате жизни в своей ереси и попросившегося (косвенно), обратно в лоно Καθολική Εκκλησία, но было уже поздно: колесо новой парадигмы уже вращалось в полную силу. Тоётоми Хидэёси [豊臣 秀吉, 1537 — 18 сентября 1598], неблагородного происхождения соратник Нобунага, в молодости был тем ещё модернизатором, но, дорвавшись до пределов власти в ситуации модерна, «раскис и расклеился», выражаясь по-модернистски; в традиционной оптике - закономерный и предсказуемый итог злосчастий героя, бодро шагавшего по трупам врагов и конкурентов, сражавшегося с самим Фатумом ради того, чтобы занять место Господина.
Ещё некоторые сведения о буддизме и синто XVI века.
Это может показаться противоестественным, но буддизм из всех т.н. мировых религий стал «традицией» позже всех. По отношению к индуизму и синто буддизм был самым «натуральным» модерном, - событием без дефиса, вторжением, вмешательством. Sic, некоторые исследователи, в том числе Генон, указывали, что генеалогия самого Гаутамы свидетельствует о конфликте каст, брахманов и кшатриев. Буддисты и впрямь поучали, что брахманы заняты каким-то бесполезным и бессмысленным во всех значениях слова जीर्णानि [бесполезное старьё] деланием.
Далее, в традиционном «счёте» пишем «брахман [амбивалентно Атману]», в уме – каста брахманов; Атман есть брахман – амбивалентно ≠ некое отдельное существо. В буддизме сперва намечается, затем контитуируется и педалируется негативный дуализм; атман трактуется как самость, “я”; определяются восемь уровней со-знания, причём, седьмое из них – “перевёртыш”, klistamanas – “яд”. Например, такое ультимативное традиционное суждение, как «жить и умирать совершенно не интересно, на свете, том и этом, интересны совсем другие Вещи» по-буддистски истолковывается как «ни то, ни другое не интересно, но… [далее следует коан, тоже совершенно не интересный, но понимаемый в меру герменевтических способностей]».
Отсюда происходят всяческие ухищрения и лукавая казуистика, оправдывающая и геноцид тибетских аутентичных культов, и «обращение» животных, и, собственно, дискурсивную невоздержанность, - китайские буддисты […] исходя из катафатического принципа, предопределившего наиболее характерные черты всей конфуцианской культуры, ее представители придавали знаковой системе вообще, и вербальным текстам – в особенности, огромное, решающее значение в своей практике нравственного и психического воспитания (даже сам термин "культура" – "вэнь" – буквально означал "письменность", "письменные тексты", и зачастую оба понятия идентифицировались, хотя, […] ранние конфуцианцы не сводили культуру к письменной грамоте, к знанию текстов, а подразумевали под ней многое другое, в том числе и нравственно-психическое совершенство).
Чань-буддисты, - о них в тексте по ссылке ниже, - гетеродоксы, полагали иначе, но сути этого не меняло: буддизм через письмо, в случае с Чань, через отрицание письма десакрализовал традиционное молчаливое знание.
Но всё это происходило на материке Евразия. В Ямато буддизм сначала робко пробовал паразитировать на синто, - из чего получился нетипичный археомодерновый симбиоз. Пример: В древней Японии на буддийских монахов и ученых смотрели как на шаманов [уже напросилась аналогия с «белыми колдунами»-конквистадорами в Мексике]; неоднократно в биографиях и летописях древней Японии упоминается, что при дворе были прочитаны лекции по философии Нагарджуны с целью вызвать дождь во время засухи. Элементы шаманства сохранились в японском буддизме и поныне. Буддизм в этом отношении нисколько не отличается от других религиозных систем, пошедших на компромисс путем восприятия элементов народного суеверия.
Мисима изобразил саму противоестественность постановки другой формы вопроса: "убить Красоту – это значит – войти в соприкосновение с ней?", что имеет отношение, формально выразившись, к промежуточной (особо [проме]жуткой) фазе преодоления двойственного, негативного дуализма. От негации «убить» центральный персонаж движется не к «не-убить», но к «прикоснуться, будучи смертоносным для…» (об этом см. также здесь).
Следует заметить в данной перспективе, что Касиваги, полагавший, >>>что послушники поругались из-за него, желая обладать красотой. [Он озвучивает одну из главных эстетических максим Мисимы: «И неудивительно – красота может отдаваться каждому, но не принадлежит она никому»] – персонаж не традиционный, скорее, напротив. В синто, как и в любой традиционной религии, существует очень жёсткая система артикуляции эстетики. Проще всего «перевести» эту директиву одной фразой, - «не уродам о Красоте рассуждать» (вы не могли не заметить, что мы склонны дискутировать об эстетике опосредствованно, через компоновку цитат, в виду того, что сами уроды, не нам о Præclaritae рассказывать).
Второй аспект: коан, особенно, в доктринах дзен, запрещено дешифровать, интерпретировать. К слову, отчасти это заимствование из модернизированного синто, где за буквальный вопрос возможно схлопотать до выбитых зубов. Причины не в инородном заимствовании (буддистская тактика выражаться иносказаниями), - субординация и детерминация иерархии, примордиальный контекст безусловно важны.
Кто такой Касиваги? Никто и звать его – никак, в известном смысле, заурядный провокатор, за которым стоит не-кто Иной. Этим иным может быть сама Красота, уставшая от своего совершенства и стремящаяся исчезнуть.
В самом первом романе Мисимы есть очень интересный эпизод с золотарём: в несущем кадки с нечистотами на шесте сам Хираока Кимитакэ [да, «Исповедь маски» почти автобиографический роман] опознаёт совершенное существо. Это не аллюзия к герметической формуле «что вверху, то и внизу», – пролегомены к эстетическим импликациям последующих сочинений: Красота – нечистое бремя не-своего времени. Он притягивает к себе собственную противоположность, хотя и говорит: Нельзя! Недостойны!
Помимо прочего, мы решительно не можем согласиться с тем, что «писательство – занятие унизительное». Нисколько не отменяя тезиса – в писательстве много унизительного.
Контекстуально, если бы Мисима был западным индивидуумом (BTW – он писал свои романы на английском, а затем переводил их на 日本語), и / или христианином в непосредственном sinn und die ßedeutung слова, для него имело место быть преодоление негаций через «слоящееся» отрицание, - раз письмо дурно, его следует «компенсировать», его нужно преодолеть, искупить, чтобы потом с уверенностью записать “Feci, quod potui, faciant meliora potentes”. Но азиаты, особенно, дальневосточные, и так превосходно осведомлены, что им по силам и что – категорически нет. Не сумел, - значит за делание "не по чину" принялся; потерпел поражение - виноватых нет, но есть наказание за [не]проявленную инициативу. Для каждого - своё.
В настоящее время принято возмущаться словоохотливостью просто по инерции, воображая, что право на молчание уже заслужили. Забавно, что бравые правоохранительные органы Штатов до сих пор говорят «Вы имеете право хранить молчание. Всё, что вы скажете может быть использовано против вас».
Для Мисимы сепукку было закономерным для его места в иерархии – не со-временной, но вне-временной. Вместе с тем, его поражение не было «капитуляцией» в том же современном значении акта, - капитулировавшая Japan, даже не Ниппон, стала его не достойна. Тем не менее, сочинённого, сказано, написанного (не кровью), сделанного не вернуть к себе на повторную редакцию; отказ от 金ペン [кстати, иероглифы буквально переводятся как «золотое перо»] означал прежде всего восхождение. В данной перспективе Мисима больше схож с Тойотоми Хидэёси, поднявшегося до божественного статуса с низов, а не с Кидо Такаёси, вождём клана Тёсю, по чьей инициативе началась реставрация монархии [эпоха Мэйдзи].
Видя безразличные и ехидные рыла солдатни (среди них не было "разбирающихся в литературе"), собравшейся на плацу Итигая, Мисима понял, что модернистский миф, о воле и представлении, изменяющих реальность, оказался блефом. Император отошёл в область подлинного сакрального, невыразимого, не ощущаемого смертными, за порогом онтического. И 三島 由紀夫 [второе слово можно перевести как «основательно пишущий», летописец] принял смерть от собственного меча.
Вот.
P.S. Коан, собственно.
- Однажды некий молодой человек, счастливый обладатель охуенно богатого внутреннего мiра и нигилистического миросозерцания (и такое бывает), позвонил одному светочу Дзен и спросил:
- Что означает метафора «Встретишь…»
Гуру, не дав договорить, резко перебил:
- Не встретишь.
И, рассмеявшись, положил трубку.
Сообщения
