Прошлое никуда не исчезает.
Оно остается в бытии. Давит и
радует темным весом своим.
И во все времена есть посланцы
этого живого, реального прошлого,
которое и есть тайна настоящего,
но вместе с тем и неразвернутая
ткань будущего, которое тоже уже
случилось, уже произошло,
уже сбылось.
В ангельском и восторженном,
торжественном, восхищенном
дворце бытия. Святая Русь выше
времени, ее разговор, ее ответы
и вопросы, ее щиты и книги,
ее пение и ее тоска, ее просторная
радость и душная святость ее
никуда не ушли. Они рядом
с нами, в нас. Как кровь предков,
как помыслы их, как их недожитые
духовные искания
и недовыстраданные печали.
Александр Гельевич Дугин. «Сторож, сколько ночи?»
Оно остается в бытии. Давит и
радует темным весом своим.
И во все времена есть посланцы
этого живого, реального прошлого,
которое и есть тайна настоящего,
но вместе с тем и неразвернутая
ткань будущего, которое тоже уже
случилось, уже произошло,
уже сбылось.
В ангельском и восторженном,
торжественном, восхищенном
дворце бытия. Святая Русь выше
времени, ее разговор, ее ответы
и вопросы, ее щиты и книги,
ее пение и ее тоска, ее просторная
радость и душная святость ее
никуда не ушли. Они рядом
с нами, в нас. Как кровь предков,
как помыслы их, как их недожитые
духовные искания
и недовыстраданные печали.
Александр Гельевич Дугин. «Сторож, сколько ночи?»
Пожалуй, это письмо следует начать с биографического экскурса. О возвышенном и внеположном личному-сокровенному мы уже неоднократно говорили, приходя неизбежно к выводу, что сокровенное и личное – практически взаимоисключающие категории.
Но теперь, и немного в дальнейшем, как и в предыдущих некоторых письмах, мы будем повествовать о таком шаткой умозрительной конструкции и зыбкой категории, как значимость человека.
А ещё потому что мне уже неоднократно задавали подобный вопрос: что означает призыв «сделать своё существование укором Творцу», перефразируя – что надо сделать, каким надлежит быть, чтобы космократор вообще обратил на тебя внимание?
Этот поступок и это назначение для отдельного существа, не существенно же, насколько дистанцированного от индивидуального, всегда субодинируется парадигме. В пределах системы координат археомодерна нет строго заданных параметров, организующих и артикулирующих индивида; но это не индивидуальность, а некоторых фрагмент её, ущербный настолько же, насколько он может превзойти это тусклое подобие парадигмального феномена.
Приведём собственно биографический пример:
Была известная степень двусмысленности, - то ли слишком быстро «созрел», то ли задержался с развитием, - уже в детстве. Пока мои сверстники воображали себя «бандитами» и «ментами», «ниндзя» и пр. терминаторами (1-й – 2-й классы, самое начало 90-х, когда видео голливудского b-movie транслировалось из видео-салонов в квартиры, в том числе посредством ТВ), я фантазировал о «стезе» Уленшпигеля. Не фольклорного бессмертного Тиля, но центрального персонажа эпопеи о революции в Нидерландах Шарля д’Костера.
Значительно позже, годам к четырнадцати, я узнал, что легендарный Уленшпигель, превозносимый мной в детстве, в общем-то, мразь. Евгений Всеволодович пишет в эссе о Майринке: так писал бы Тиль Уленшпигель, если бы знал грамоту и нашел бы время для подобного занятия. Вероятно, Головину был доступен оригинал, - «репринт» 1854-го года (первое издание датировано 1515-м), по существу, это всё равно, что «читать другого Уленшпигеля». Во всём остальном – нет у меня оснований почтения, не к переводу с русского литературного, «обратно», на птичий язык, - это «коренная», «почвенная» традиционная интерпретация; к самой фигуре бессмертного Тиля, сделавшего всё, чтобы эта почва оскудела, чтобы эти корни – зачахли, а вместе с ними – сама Традиция (вернее, не сама Традиция, - реминисцения-понимание индивида).
Да, я пользовался самым насыщенным «юкстами» переводами – Изд-во «Наука», 1986, серия «Памятники литературы».
Уленшпигель - протестант по личным мотивам, - у него личные счета с католиками; прото-мондиалист, - интересующийся капиталом, и способами его отъёма / хранения; ничего общего с литературным персонажем. Но аналогичным образом я не испытываю пиетета к героям рыцарских романов, да и вообще к любым персонажам, приукрашенным и мистифицированным: уж лучше честно признавались в том, что не чужды войн, грабежа, мародёрства, коллективных изнасилований и содомии.
А чего «стесняться»? Читателя надо было приуготовлять к тому, что Традиция замешана на густой крови тоннами и «мясе с осколками переломанных костей», - а теперь всякая постмодернистская сволочь может завопить: а-а-а, вот она ваша традиция со всеми этими трубадурами и галантными кавалерами, - потому что постмодернистской сволочи предшествуют пять столетий беллестристского слюнтяйства.
Но… все сильны «задним умом». Было бы трусливо в данной ситуации заняться самовнушением: не надо, не надо, не надо было читать эту книгу, - характерно, что Пата на первые же всплески экзальтации по поводу романа дэ Костера, отреагировал с высоты люстры недвусмысленно – «Мудак. Лучше бы ты вообразил себя Гербертом Уэстом, воскрешающим мёртвых» (да, в то время на русском языке был доступны новеллы Лавкрафта, 1993-94 годы).
Приблизительно в то же время пришло понимание: как ни брезгуй низинным, теневым пластом модерна, его не миновать. Русская народная поговорка – от сумы и от тюрьмы не зарекайся» - куда ближе к действительности (а не модерновой искусственной «реальности»), чем все фантазмы, порождённые психическим расстройством, как чрезмерностью эстетической требовательности.
Отвергнем требовательность, и… лишний раз убедимся, что с существами, подобными Уленшпигелю лучше в «реальности» не встречаться. Не потому, что в два счёта вокруг пальца обведёт, - кто предупреждён, тот вооружён; но обаяние Тиля таково, что трудно предпочесть ему обыкновенного, заурядного и традиционного труженика.
Герман Вирт пишет, что приблизительно по тем же причинам выродки-полукровки и пришлые с земель народов Лиды и Финды возобладали над примордиальной нордической расой, народами Фрейи - которым достаточно было просто работать.
Да, Уленшпигель прочно вошёл в сферу ассоциаций со всем негативным в модерне, концентрической отрицательностью модерна. Последнее проще выразить элементарной формулой, также далеко отстоящей от т.н. герметического истолкования легенды о Тиле, как и современный бандитизм – от «благородных разбойников», напр., из поэм Шиллера («Вильгельм Телль» и пр.). Не верь, не бойся, не проси – тройная негация, sub specie премодерна которую ничем не оправдать.
Уленшпигель остроумен, изобретателен, обладает вкусом и хорошими манерами, - некоторые анекдоты приписывают ему аристократическое происхождение. Пусть так. С таким же успехом можно указать на выделившегося в криминальной среде индивидуума, - насколько помню, их так и называют, «интеллигентные воры». Что значит – выделился манерами, вкусом и стилем? Практически ничего: его экзистенциальный статус в разделении с суб-социальным – нулевой.
Посетим царство количеств. В эпоху первых буржуазных революций наряду с персонажами масштаба Уленшпигеля абсолютное численное преимущество имели наёмники. Тот самый фрагмент военного сословия, незадолго до полной трансформации в профессиональную армию оказавшийся между Диспозитивом Господства и Дисциплинарным Диспозитивом. В настоящее время каждый модернист знает, что буржуазные революции совершались этой «грубой военщиной», германскими рейтарами [Schwarze Reiter – “чёрные всадники”, вооружённая огнестрельным оружием кавалерия] и нормандскими стрелками, сменившими арбалеты на аркебузы. Что делал бы граф Вильгельм Оранский «Молчаливый», в дальнейшем первый штатгальтер (статхаудер, «наследный президент», к слову - суверенная демократия коренится здесь, в Голландии) без них.
Или вспомним легендарную же армию Суворова. Нескольких генералов, напр., П. С. Потёмкина, Н. В. Репнина, И. В. Гудовича, в пространных монографиях, как и в энциклопедических статьях, упоминают эпизодически. Не они задают «тон» ритмическому маршу и диссонансам сражения, - в данной ситуации, «война в модусе Господства», дирижировать армией не мог даже сам Суворов. Он отдаёт приказ не как последовательный алгоритм, как энергийный импульс; полк – это организм, не в том смысле, что «скот погоняемый», - та самая «рука бога», воинство ангельское, заклинаемое именем Его; полководец – теург, знающий тайные имена Бога и числа Его (гематрию), и потому – непобедимый силами человека.
Вот что пишет Людовик XVIII, монарх Франции, под впечатлением от своей встречи с Суворовым:
Недальновидные аналитики видели в данном примере лишь одну неблагодарность русской власти, оправдывая таким образом отсутствие пиетета к государственности и истории. Между тем, никто из знакомых нам с XVIII века в России «несогласных», - будучи «вольтерьянцами» и «руссоистами» сочувствовавшим Пугачёву, испытывая брезгливость к народу, - так и не поняли основополагающей истины ДГ: «просвещённых монархов» по трафарету европейских абсолютистов, в России удерживала сакральность. Сакральному императору, даже тщедушному пруссаку Павлу I, завершившему конструирование ДД в экспериментальных версиях (армия и крестьянство), - не могут быть благодарными или неблагодарными. В Императора веруют, - как в саму Землю; Императора ужасаются - как бога; Императора просят, вымаливают, - понимая дарственные и титулы, и малые, и грандиозные, как единственно возможные.
Это старообрядцы, с самого начала «догадавшиеся», что ничего хорошего из секуляризации не выйдет, могли себе позволять не верить, не бояться, не просить – для них вся история государственность – «Царь уже не тот, церковь уже не та!».
Радикальному субъекту никакой почвы для про-из-растания уже не требуется; Изо первым убивает первосвященника, потерявшего не столько т.н. «доверие», сколько – само своё существо, суть брахмана. По существу же, никакой это не священник, просто персонификация керигмы в человеческом обличье; и, явственный контраст, - Изо сбрасывает в Преисподнюю никто иной, как сакральный государь, Принц (вспомним Шанао из Gojoe / 五条霊戦記). В IZO: Kaosu mataha fujôri no kijin / 映画, в общем-то, кроме взаимоотношений, отнюдь не враждебных, двух Сотеров, которые по-видимому разделены, а на самом деле – части Единого, в сюжете ничего нет. Бездеятельный Принц «позволяет» Изо отсечь дайто разделяющим всё лишнее, - первым это понял то ли казначей, то ли «премьер-министр», исполняемый Такёши Китано. Осознавший себя очень даже лишним может только улыбнуться Пришествию, - наконец-то его упования сбылись; заметим, что безымянный министр на заседаниях Кабинета почти ничего не говорит, - его «мнение» ограничивается неукоснительным следованием безучастно молчащему Государю.
К слову о сакральности и модернизации Власти. Наполеон Бонапарт, прозванный в России «антихристом-недомерком», всю свою военно-политическую карьеру разрывался между модусом традиционного полководца [Суворов] и модусом узурпатора от современной ему Европы. В известном смысле – точнее, в европейской эпистеме, ситуация уникальная. Корсиканец-католик очень среднего происхождения, представитель Кварты, практически силой захватывает Ватикан, и требует себе легитимности от Царя Царей (для католика же), как правомерный Государь. Это «логика» Кромвеля и Гоббса, но никак не ассимилянта континентальной Европы.
И, теперь важное пояснение, - зачем я рассказываю о русской государственности после «Философии политики» Александра Гельевича и «Руси Мiровеевой» Владимира Игоревича? Для обыкновенного человека, - да, есть ещё необыкновенные и вообще не-человеки, это даже не обсуждается, - кроме как «обратно» в государственность пути нет. Русский и славянский Ereignis –рекурсия от ситуации времени, когда и Традиция, и контртрадици, культура и государственность в целом, сводится к одному очень среднему уровню. Человек предъявляет претензии одну за другой, - подразумевая тем самым, что адресует свои претензии некому отдельному и своевольному (самоуправному) существу.
Но персонификации власти и в XVIII веке, и в настоящее время – то, что жалоб не принимает и прошений не выслушивает; поэтому, им не верят, их не боятся и не надеются на исполнение просьбы. Итого, - этот «пейоратив ангелического», Власти, Силы и Престолы, уже не надеются на действенный упрёк, они и вообразить не могут, что есть Нечто и Некто над ними. Как и те, кто по аналогии отношений субъекта к Традиции, под-лежащему в пред-ложении, могут возвыситься, и войти в Царствие прежде них (низшие спасают первыми).
Вспомним нами ценимый Ergo Proxy / エルゴプラクシ – все субъекты включены в замкнутую систему под эгидой архонтов. Начальник Бюро Безопасности, Рауль, правомерно берёт на себя ни много и не мало, ровно достаточно, - не допускать возрождения творцов города. Потому что прокси неизбежно приходят к выводу, что эти локализованные мирки следует искоренять, стирать подчистую, без права возрождения всех оставшихся «в осадке», на экзистенциальном дне.
В том же エルゴプラクシ сотериологический компонент сведён к необходимому минимуму, даже менее того, - авторы даже намёками не сообщают, что «упрёк творцу» возымеет эффект, - человечеству будет предоставлено, скажем так, сносное, посмертие. Прокси элиминируют друг друга и окружающую род их действительность (тварную природу – прокси, акторы и комплексы функционалов, по существу, принуждены космократором пре-творять тварное, стало быть, в Начале Начал было всё же creatio ex nihilo, т.е. пролегомены E.P. - креационизм), - поскольку не могут создать лучше. (по ссылке смотрим сообщение Андрея Чернова от Июнь 18, 2001 - 22:24)
Это не столько оправдание «своевольным рукам бога», младшим архонтам, - по идее, они в нём и не нуждаются; сколько пояснение взаимоотношений прямых наместников Первоархонта с человеком. Упрёком архонту может быть только совершенно невероятное «мы можем сделать лучше». Лучше – что?
Кое-что и кое-кто подсказывают, - преодолеть претенциозность и тенденциозность в себе.
Над младшими архонтами всегда виднеется фатум в ликах Старших и Спасителя; над старшими архонтами всегда простирается трансцендентальное; Спаситель, явление которого знаменует распад некой консистентной модели, скажем, безвременья, не есть негация / обратное от низшего: он и ничтожный из ничтожеств, он и величайший из великих.
Для человека в данной перспективе только один вариант развития событий: не задаваться вопросом, нужен ли он кому-нибудь «там», в высших Эонах, в иных «реальностях» или нет; в сопоставлении с каждой предыдущей, предшествующей организацией, синхроническая всегда будет проигрывать, и не только в виду наполнения содержанием, восполненности в потенции каждого существа.
Такова природа человека, что живёт он быстро, вырождается ещё быстрее; самосохранение его не в замкнутой, изолирующей индивидуации, но в бессознательной общности. В аспекте сотериологии выводы таковы: готовым надо быть к тому, что в некоторое «время» явится изначально убеждённый в неисправности и неисправимости человечества Утешитель. Ну, что же, его давайте всеми силами оправдаем его ужас, отчаянье и беспощадность: давайте не прислушиваться к робкому шёпоту анимы Изо, - «уйдите с дороги Его», и к надменным приказам рассудка, коррелированного с инстинктом самосохранения.
Те, кто рекурсию к общности «счастливо» миновал, - ни в чём и никого не упрекнул, для них и так всё хорошо, настолько хорошо, что все их инициативы, как и слова, теряются, рассеиваются, заглушаются в оглушительном шорохе информации. Потому что всё, что им надо – разнообразить и приукрасить неотвратимый Финал. В ином случае, - человек так и продолжит интересоваться, как и чем жить, с чем и как умирать.
Остаётся только упомянуть реконфигурацию в модусе войны и эфемерного мира, столь любимую тему для всех притязающих на благополучный и безболезненный исход:
Но теперь, и немного в дальнейшем, как и в предыдущих некоторых письмах, мы будем повествовать о таком шаткой умозрительной конструкции и зыбкой категории, как значимость человека.
А ещё потому что мне уже неоднократно задавали подобный вопрос: что означает призыв «сделать своё существование укором Творцу», перефразируя – что надо сделать, каким надлежит быть, чтобы космократор вообще обратил на тебя внимание?
Этот поступок и это назначение для отдельного существа, не существенно же, насколько дистанцированного от индивидуального, всегда субодинируется парадигме. В пределах системы координат археомодерна нет строго заданных параметров, организующих и артикулирующих индивида; но это не индивидуальность, а некоторых фрагмент её, ущербный настолько же, насколько он может превзойти это тусклое подобие парадигмального феномена.
Приведём собственно биографический пример:
Была известная степень двусмысленности, - то ли слишком быстро «созрел», то ли задержался с развитием, - уже в детстве. Пока мои сверстники воображали себя «бандитами» и «ментами», «ниндзя» и пр. терминаторами (1-й – 2-й классы, самое начало 90-х, когда видео голливудского b-movie транслировалось из видео-салонов в квартиры, в том числе посредством ТВ), я фантазировал о «стезе» Уленшпигеля. Не фольклорного бессмертного Тиля, но центрального персонажа эпопеи о революции в Нидерландах Шарля д’Костера.
Значительно позже, годам к четырнадцати, я узнал, что легендарный Уленшпигель, превозносимый мной в детстве, в общем-то, мразь. Евгений Всеволодович пишет в эссе о Майринке: так писал бы Тиль Уленшпигель, если бы знал грамоту и нашел бы время для подобного занятия. Вероятно, Головину был доступен оригинал, - «репринт» 1854-го года (первое издание датировано 1515-м), по существу, это всё равно, что «читать другого Уленшпигеля». Во всём остальном – нет у меня оснований почтения, не к переводу с русского литературного, «обратно», на птичий язык, - это «коренная», «почвенная» традиционная интерпретация; к самой фигуре бессмертного Тиля, сделавшего всё, чтобы эта почва оскудела, чтобы эти корни – зачахли, а вместе с ними – сама Традиция (вернее, не сама Традиция, - реминисцения-понимание индивида).
Да, я пользовался самым насыщенным «юкстами» переводами – Изд-во «Наука», 1986, серия «Памятники литературы».
Уленшпигель - протестант по личным мотивам, - у него личные счета с католиками; прото-мондиалист, - интересующийся капиталом, и способами его отъёма / хранения; ничего общего с литературным персонажем. Но аналогичным образом я не испытываю пиетета к героям рыцарских романов, да и вообще к любым персонажам, приукрашенным и мистифицированным: уж лучше честно признавались в том, что не чужды войн, грабежа, мародёрства, коллективных изнасилований и содомии.
А чего «стесняться»? Читателя надо было приуготовлять к тому, что Традиция замешана на густой крови тоннами и «мясе с осколками переломанных костей», - а теперь всякая постмодернистская сволочь может завопить: а-а-а, вот она ваша традиция со всеми этими трубадурами и галантными кавалерами, - потому что постмодернистской сволочи предшествуют пять столетий беллестристского слюнтяйства.
Но… все сильны «задним умом». Было бы трусливо в данной ситуации заняться самовнушением: не надо, не надо, не надо было читать эту книгу, - характерно, что Пата на первые же всплески экзальтации по поводу романа дэ Костера, отреагировал с высоты люстры недвусмысленно – «Мудак. Лучше бы ты вообразил себя Гербертом Уэстом, воскрешающим мёртвых» (да, в то время на русском языке был доступны новеллы Лавкрафта, 1993-94 годы).
Приблизительно в то же время пришло понимание: как ни брезгуй низинным, теневым пластом модерна, его не миновать. Русская народная поговорка – от сумы и от тюрьмы не зарекайся» - куда ближе к действительности (а не модерновой искусственной «реальности»), чем все фантазмы, порождённые психическим расстройством, как чрезмерностью эстетической требовательности.
Отвергнем требовательность, и… лишний раз убедимся, что с существами, подобными Уленшпигелю лучше в «реальности» не встречаться. Не потому, что в два счёта вокруг пальца обведёт, - кто предупреждён, тот вооружён; но обаяние Тиля таково, что трудно предпочесть ему обыкновенного, заурядного и традиционного труженика.
Герман Вирт пишет, что приблизительно по тем же причинам выродки-полукровки и пришлые с земель народов Лиды и Финды возобладали над примордиальной нордической расой, народами Фрейи - которым достаточно было просто работать.
Да, Уленшпигель прочно вошёл в сферу ассоциаций со всем негативным в модерне, концентрической отрицательностью модерна. Последнее проще выразить элементарной формулой, также далеко отстоящей от т.н. герметического истолкования легенды о Тиле, как и современный бандитизм – от «благородных разбойников», напр., из поэм Шиллера («Вильгельм Телль» и пр.). Не верь, не бойся, не проси – тройная негация, sub specie премодерна которую ничем не оправдать.
Уленшпигель остроумен, изобретателен, обладает вкусом и хорошими манерами, - некоторые анекдоты приписывают ему аристократическое происхождение. Пусть так. С таким же успехом можно указать на выделившегося в криминальной среде индивидуума, - насколько помню, их так и называют, «интеллигентные воры». Что значит – выделился манерами, вкусом и стилем? Практически ничего: его экзистенциальный статус в разделении с суб-социальным – нулевой.
Посетим царство количеств. В эпоху первых буржуазных революций наряду с персонажами масштаба Уленшпигеля абсолютное численное преимущество имели наёмники. Тот самый фрагмент военного сословия, незадолго до полной трансформации в профессиональную армию оказавшийся между Диспозитивом Господства и Дисциплинарным Диспозитивом. В настоящее время каждый модернист знает, что буржуазные революции совершались этой «грубой военщиной», германскими рейтарами [Schwarze Reiter – “чёрные всадники”, вооружённая огнестрельным оружием кавалерия] и нормандскими стрелками, сменившими арбалеты на аркебузы. Что делал бы граф Вильгельм Оранский «Молчаливый», в дальнейшем первый штатгальтер (статхаудер, «наследный президент», к слову - суверенная демократия коренится здесь, в Голландии) без них.
Или вспомним легендарную же армию Суворова. Нескольких генералов, напр., П. С. Потёмкина, Н. В. Репнина, И. В. Гудовича, в пространных монографиях, как и в энциклопедических статьях, упоминают эпизодически. Не они задают «тон» ритмическому маршу и диссонансам сражения, - в данной ситуации, «война в модусе Господства», дирижировать армией не мог даже сам Суворов. Он отдаёт приказ не как последовательный алгоритм, как энергийный импульс; полк – это организм, не в том смысле, что «скот погоняемый», - та самая «рука бога», воинство ангельское, заклинаемое именем Его; полководец – теург, знающий тайные имена Бога и числа Его (гематрию), и потому – непобедимый силами человека.
Вот что пишет Людовик XVIII, монарх Франции, под впечатлением от своей встречи с Суворовым:
Этот полудикий герой соединял в себе с весьма невзрачной наружностью такие причуды, которые можно было бы счесть за выходки помешательства, если б они не исходили из расчётов ума тонкого и дальновидного. То был человек маленького роста, тощий, тщедушный, дурно-сложенный, с обезьяньею физиономией, с живыми, лукавыми глазками и ухватками до того странными и уморительно-забавными, что нельзя было видеть его без смеха или сожаления; но под этою оригинальною оболочкой таились дарования великого военного гения. Суворов умел заставить солдат боготворить себя и бояться. Он был меч России, бич Турок и гроза Поляков. Жестокий порывами, бесстрашный по натуре, он мог невозмутимо-спокойно видеть потоки крови, пожарища разгромленных городов, запустение истребленных нив. Это была копия Аттилы, с его суеверием, верою в колдовство, в предвещания, в таинственное влияние светил. Словом, Суворов имел в себе все слабости народа и высокие качества героев.Заметим, что абсолютист от модерна, видящий полярно обратное своему «обыденному», десакрализованному, секулярному, оказывается более восприимчив к «русскому Бичу Божьему», чем Екатерина II и Павел I. Суворов некогда выразил неудовольствие по поводу обделённости: за всю кампанию против турок ордена и титулы сыпались на графа Потёмкина[-Таврического], заурядного «штабиста» в ратном деле, зато «блиставшего» при дворе и в собственном родовом поместье. Именно Григорий Потёмкин привёз в Россию «британское чудо» Самуэля Бентама, паноптикон; он же «изобрёл» военные поселения и «крестьянский дисциплинарный диспозитив», позже с успехом применённые Николаем I и Аракчеевым.
Недальновидные аналитики видели в данном примере лишь одну неблагодарность русской власти, оправдывая таким образом отсутствие пиетета к государственности и истории. Между тем, никто из знакомых нам с XVIII века в России «несогласных», - будучи «вольтерьянцами» и «руссоистами» сочувствовавшим Пугачёву, испытывая брезгливость к народу, - так и не поняли основополагающей истины ДГ: «просвещённых монархов» по трафарету европейских абсолютистов, в России удерживала сакральность. Сакральному императору, даже тщедушному пруссаку Павлу I, завершившему конструирование ДД в экспериментальных версиях (армия и крестьянство), - не могут быть благодарными или неблагодарными. В Императора веруют, - как в саму Землю; Императора ужасаются - как бога; Императора просят, вымаливают, - понимая дарственные и титулы, и малые, и грандиозные, как единственно возможные.
Это старообрядцы, с самого начала «догадавшиеся», что ничего хорошего из секуляризации не выйдет, могли себе позволять не верить, не бояться, не просить – для них вся история государственность – «Царь уже не тот, церковь уже не та!».
Когда старообрядцев укоряют в их сходстве с протестантами, они (совершенно обоснованно) отвечают: “протестанты отрицают иерархию, мы же не отрицаем ее, и либо — как поповцы — ее имеем, либо — как беспоповцы — скорбим об ее отсутствии”. “Скорбим об ее отсутствии”. Ключевая формула национальной души. Скорбь об отсутствии вменяется за присутствие.<…> Это – речь народа, сквоз0ь которую проступает, прорастает, субъект.
Радикальному субъекту никакой почвы для про-из-растания уже не требуется; Изо первым убивает первосвященника, потерявшего не столько т.н. «доверие», сколько – само своё существо, суть брахмана. По существу же, никакой это не священник, просто персонификация керигмы в человеческом обличье; и, явственный контраст, - Изо сбрасывает в Преисподнюю никто иной, как сакральный государь, Принц (вспомним Шанао из Gojoe / 五条霊戦記). В IZO: Kaosu mataha fujôri no kijin / 映画, в общем-то, кроме взаимоотношений, отнюдь не враждебных, двух Сотеров, которые по-видимому разделены, а на самом деле – части Единого, в сюжете ничего нет. Бездеятельный Принц «позволяет» Изо отсечь дайто разделяющим всё лишнее, - первым это понял то ли казначей, то ли «премьер-министр», исполняемый Такёши Китано. Осознавший себя очень даже лишним может только улыбнуться Пришествию, - наконец-то его упования сбылись; заметим, что безымянный министр на заседаниях Кабинета почти ничего не говорит, - его «мнение» ограничивается неукоснительным следованием безучастно молчащему Государю.
К слову о сакральности и модернизации Власти. Наполеон Бонапарт, прозванный в России «антихристом-недомерком», всю свою военно-политическую карьеру разрывался между модусом традиционного полководца [Суворов] и модусом узурпатора от современной ему Европы. В известном смысле – точнее, в европейской эпистеме, ситуация уникальная. Корсиканец-католик очень среднего происхождения, представитель Кварты, практически силой захватывает Ватикан, и требует себе легитимности от Царя Царей (для католика же), как правомерный Государь. Это «логика» Кромвеля и Гоббса, но никак не ассимилянта континентальной Европы.
И, теперь важное пояснение, - зачем я рассказываю о русской государственности после «Философии политики» Александра Гельевича и «Руси Мiровеевой» Владимира Игоревича? Для обыкновенного человека, - да, есть ещё необыкновенные и вообще не-человеки, это даже не обсуждается, - кроме как «обратно» в государственность пути нет. Русский и славянский Ereignis –рекурсия от ситуации времени, когда и Традиция, и контртрадици, культура и государственность в целом, сводится к одному очень среднему уровню. Человек предъявляет претензии одну за другой, - подразумевая тем самым, что адресует свои претензии некому отдельному и своевольному (самоуправному) существу.
Но персонификации власти и в XVIII веке, и в настоящее время – то, что жалоб не принимает и прошений не выслушивает; поэтому, им не верят, их не боятся и не надеются на исполнение просьбы. Итого, - этот «пейоратив ангелического», Власти, Силы и Престолы, уже не надеются на действенный упрёк, они и вообразить не могут, что есть Нечто и Некто над ними. Как и те, кто по аналогии отношений субъекта к Традиции, под-лежащему в пред-ложении, могут возвыситься, и войти в Царствие прежде них (низшие спасают первыми).
Вспомним нами ценимый Ergo Proxy / エルゴプラクシ – все субъекты включены в замкнутую систему под эгидой архонтов. Начальник Бюро Безопасности, Рауль, правомерно берёт на себя ни много и не мало, ровно достаточно, - не допускать возрождения творцов города. Потому что прокси неизбежно приходят к выводу, что эти локализованные мирки следует искоренять, стирать подчистую, без права возрождения всех оставшихся «в осадке», на экзистенциальном дне.
В том же エルゴプラクシ сотериологический компонент сведён к необходимому минимуму, даже менее того, - авторы даже намёками не сообщают, что «упрёк творцу» возымеет эффект, - человечеству будет предоставлено, скажем так, сносное, посмертие. Прокси элиминируют друг друга и окружающую род их действительность (тварную природу – прокси, акторы и комплексы функционалов, по существу, принуждены космократором пре-творять тварное, стало быть, в Начале Начал было всё же creatio ex nihilo, т.е. пролегомены E.P. - креационизм), - поскольку не могут создать лучше. (по ссылке смотрим сообщение Андрея Чернова от Июнь 18, 2001 - 22:24)
Это не столько оправдание «своевольным рукам бога», младшим архонтам, - по идее, они в нём и не нуждаются; сколько пояснение взаимоотношений прямых наместников Первоархонта с человеком. Упрёком архонту может быть только совершенно невероятное «мы можем сделать лучше». Лучше – что?
Кое-что и кое-кто подсказывают, - преодолеть претенциозность и тенденциозность в себе.
Над младшими архонтами всегда виднеется фатум в ликах Старших и Спасителя; над старшими архонтами всегда простирается трансцендентальное; Спаситель, явление которого знаменует распад некой консистентной модели, скажем, безвременья, не есть негация / обратное от низшего: он и ничтожный из ничтожеств, он и величайший из великих.
Для человека в данной перспективе только один вариант развития событий: не задаваться вопросом, нужен ли он кому-нибудь «там», в высших Эонах, в иных «реальностях» или нет; в сопоставлении с каждой предыдущей, предшествующей организацией, синхроническая всегда будет проигрывать, и не только в виду наполнения содержанием, восполненности в потенции каждого существа.
Такова природа человека, что живёт он быстро, вырождается ещё быстрее; самосохранение его не в замкнутой, изолирующей индивидуации, но в бессознательной общности. В аспекте сотериологии выводы таковы: готовым надо быть к тому, что в некоторое «время» явится изначально убеждённый в неисправности и неисправимости человечества Утешитель. Ну, что же, его давайте всеми силами оправдаем его ужас, отчаянье и беспощадность: давайте не прислушиваться к робкому шёпоту анимы Изо, - «уйдите с дороги Его», и к надменным приказам рассудка, коррелированного с инстинктом самосохранения.
Те, кто рекурсию к общности «счастливо» миновал, - ни в чём и никого не упрекнул, для них и так всё хорошо, настолько хорошо, что все их инициативы, как и слова, теряются, рассеиваются, заглушаются в оглушительном шорохе информации. Потому что всё, что им надо – разнообразить и приукрасить неотвратимый Финал. В ином случае, - человек так и продолжит интересоваться, как и чем жить, с чем и как умирать.
Остаётся только упомянуть реконфигурацию в модусе войны и эфемерного мира, столь любимую тему для всех притязающих на благополучный и безболезненный исход:
Тенденция практиковать амок как характеристика экстериоризационных извращений, свойственных современному обществу.
Существо, практикующее амок, в значительной мере (как правило) подвержено иллюзии собственной важности, даже собственного величия: мир при этом идет вразнос и все психоментальные конструкции рушатся, но делают это не схлопываясь, а расширяясь, словно бы выталкиваемые наружу избытком «себя». Вот от этой одержимости ширящимся «собой» избавляет война. На войне амок, согласитесь, не пройдет столь-же блестяще, как на улицах родного города, просыпающегося с мирными лучами майского солнышка под щебет скворцов и сдавленный писк освобождаемых от жизни детей. Война ставит распоясавшееся и неконтролируемое мнимое величие индивида на отведенное ему место. Осознание себя ничтожной вошью - вот что необходимо человеку.
T.N., desu
Сообщения
Комментариев нет:
Отправить комментарий