Предисловие. Или ἀπροοιμίαστος.

В определённый момент, быть может слишком поздно, быть может — своевременно, но никогда не предупреждая ошибки, Автор обнаруживает, что всё им сочинённое совершенно бессмысленно и бесполезно. чтобы не сказать сильней: даже мгновенно подавляемое рассудком воспоминание причиняет неприятные ощущения — невосполнимую потерю времени, драгоценного времени, - юности, когда темпоральность как никогда более интенсивно, восприятие предельно обострено, память гибка и пластична, вмещает в себя многое, ум — жив и деятелен, и все совершённые вольно или невольно ошибки кажутся незначительными, легко исправимыми. Но вот наступает зрелость, для многих — преждевременная, или, напротив того, - запоздалая, и накопленные в юности ошибки, просчёты, недоразумения становятся инфекцией, поражающей весь организм. 

Лицо и руки, усеянные шрамами; «ноющие» при дурной погоде зубы и суставы; испорченная дикция и общая неуклюжесть, повышенная чувствительность и восприимчивость, на грани с «ранимостью», и при откровенном пренебрежении к собственному здоровью, в том числе, к психическому — это наследство, или, вернее, недостаточность в силу обмена. С самим Бытием — оно неохотно делиться с нами своими тайнами, зачастую требуя слишком высокой цены, для того, чтобы каждый соблазнился этим Знанием. 

Я не предостерегаю никого от ошибок, как и не рекомендую воспользоваться опытом — в настоящее время и «ошибочное», и «верное» - категории релятивные, как ни желай обратного. Далее — опыт качественной трансформации сознания так или иначе сопряжён с неизбежными ошибками. Я не могу и не имею права предупреждать о происходящих событиях и переживаниях их, о теориях и практиках как ошибочных, или же безусловно положительных: в данный момент ощутив собственное слово, как неподвластное само себе, между тем, как ответственность за него я безоговорочно принимаю исключительно на себя. 
Единственное, что я могу предупредить, это боль невозвратной утраты. Невроз, вызванный диссоциацией знания с человеком и человеческим Миром.
Эти письма открыто или implicite содержат в себе благодарность моим учителям, которым я обязан инспирации, множеством советов, указаний, подсказок; их своевременное «вмешательство», в самом непосредственном смысле этого слова помогло мне преодолеть «развёртывание изначальной ошибки», тем самым, привнеся в мою жизнь смысл, оправдывающий моё существование. Их имена упоминаются здесь. 

Почему для этих сочинений избрана форма частных писем? Книга Ямвлиха, неоплатоника и теурга III века, «О египетских мистериях», особенно сильно повлиявшую на меня из всех, рекомендованных наставником, из писем, адресованых своему ученику Абаммону; Прокл, комментируя Эннеады Плотина, упоминает Ямвлиха как автора обладающего особым значением письма для Порфирия, референта и «секретаря» автора Эннеад.
Но пример Ямвлиха был узнан после того, как было отослано первое письмо. До этого мне были известны лишь письма стоиков, главным образом Аннея Сенеки; фрагменты Les Essais последнего гуманиста европейского Возрождения Мишеля Монтеня; многочисленные собрания писем философов эпохи Просвещения - от беллестристики Монтескьё в Lettres Persanes, до писем Вольтера. Современному читателю трудно понять, каким значением были наделён эпистолярный жанр, тем более, что адресаты этих сочинений в настоящее время отошли в тень культурной мифологии, и припоминаемы, подобно фантомам из Мира Идей, лишь случайным прочтением краткой статьи в энциклопедии.

Адресат этих писем не нуждается в оживлении. Младше меня на семь лет, он был единственным во всём известном мне сегменте международной блогосферы, уже в юности заинтересовавшийся всем, что многие открывают для себя в глубокой старости. Скорее, в живительном воспоминании нуждаюсь я, автор, выступающий в роли интерактивной, но не отличающейся живостью, энциклопедии — неукоснительно отвечающей на вопросы, едва ли соотносящиеся с «назидательными» в современном смысле этого эпитета.

А ещё:. Нам совершенно безразлично, прочтёт ли эти письма кто-либо иной, - публикация этих писем состоялась лишь потому, что мы желаем сохранить узнаваемый почерк, и, - немногие свои мысли, не отличающиеся актуальностью, экстравагантностью, оригинальностью и другими изощрёнными свойствами, необходимыми, считается, для успеха в самой читающей и не понимающей написанное стране. 

Вы никогда, с большей или меньшей вероятностью, не узнаете авторов этих писем, - если не узнавали их ранее. Вы поступите правильно и честно, если не узнаете и далее. Это будет излишним, это будет напрасно. Вопреки тому, что всё «глубоко личное и сокровенное» мы можем огласить беззастенчиво, на весь честной Мiр, не поперхнувшись вторым-третьим слогом. Внутренние миры, - как легко их оказалось вывернуть наизнанку, чтобы обнаружить их нищету…

Никакого постструктуралистского диалекта (по крайней мере, без пояснений). Никаких экзотических гиперссылок, чаемых внимательным читателем. Никакого furor moralis, вопреки наименованию этих писем. Вы можете задаться вопросом, почему, в таком случае, «Нравственные»? Да, была и есть такая рубрика в прессе, и в других продуктах массмедиа: «Их нравы». Рубрика пользовалась и пользуется ныне неизменным успехом: кто предупреждён, - тот вооружён, не знать нрав внутреннего Иного (а пишущий и даже мыслящий вне протоколирования письмом, - всегда Иной по отношению к…) опасно. Потому что однажды он восстанет. Однажды он обнаружит себя, - и в самоё себе мы обнаружим фальшь, кривду, симуляцию, - контраст с подлинным переживается стрессом, шоком, смятением. 

Но это смятение дорого стоит. Только таким способом можно узнать, кто говорит за тебя единственно возможную правду в изолгавшемся, притерпевшимся ко лжи внешнем мире. Узнать, каковыми могли быть мы, вы, я и другие доверительные местоимения, звучащие всё больше как междометия. Узнать, как воспламеняются сердце, мозг, лёгкие (читаешь, и дышать трудно), - глаголами, по сравнению с чем, прилагательное – сущий огнетушитель. Узнать многое, maltum in parvo, двумя словами. 

И это всё – Нрав. Порой норов, эпизодически – безволие, веет, где непрошенный гость, прочь устремляется, где ждут, не дождутся. Мысль, которая развивается и утверждается, оправдывается и постулируется не иначе, к в ритме сердца. Мысль, которая говорит слушателю большее, чем все остальные, - вместе и порознь взятые, найденные на магистрали биографии, или на задворках памяти: политика и алкоголизм, социальные маргиналии и интеллигенция, гностицизм и иерократия, песни, что не задушишь, не убьёшь и безгласная молодёжь, озверение масс и восстание одиночек, самая человечная из мизантропических идеология и дегуманизация всех времён, народов и культур. Помимо прочего, эти письма почти не тронуты рукой (курсором) редактора: нам было важнее сохранить «непоследовательную содержательность» диалогов, не сглаживая «острых углов». и не купируя некоторых резких выражений. 

Пусть наши читатели узнают, насколько насыщено это информационное поле, о пространной сфере интересов, в которой мы хорошо ориентируемся, и желаем того же нашим читателям, с ужасом наблюдающим, как возрастает хаотическое нагромождение символов, объектов, феноменов культуры, ускоряется циркуляция информации по венам и артериям социального организма, оттого неврозного, раздражительного, слишком быстро стареющего, преждевременно умирающего...  

Сейчас мы считаем, что эти письма суть последнее, на что был способен я, как автор. Единственная книга, и каждая, что пишется мной ныне, - последняя, и единственная, иначе и быть не могло, не может, и сомнительно, сможет ли впредь. Быть. Не беда, что мы в определённый момент, спустя несколько лет, или десятков лет, скажем в унисон, «хором»: Как же глупы и наивны мы были. 
Между тем, как намеревались обмениваться письмами всю жизнь. Сочинять эти тексты, совершенно искренне считая их важными, полезными, незаменимыми, и, - необратимыми. Да, невозвратными. Тогда уже мы будем Иными. Мы станем подлинными. Не боящимися собственного прошлого, ужасающего более, чем настоящее и будущее, выстроенные на одной линии, и спрессованные в кристаллический монолит: то будет и должно быть, - сейчас.